по крайней мере, три дня.
– Думаю, этого будет достаточно. Только нам придется отправиться а Гельсингфорс, или в Хельсинки, как он теперь называется. Не возражаете?
– Не возражаю. А давайте зайдем куда-нибудь, пропустим по стаканчику, что-то мне всю душу разбередил наш разговор, — предложил Тирбах.
– Что же, извольте, — согласился Окерлунд.
Они зашли в ближайшее заведение, выпили, вспоминая и поминая своих товарищей по оружию.
– Вот какова дальнейшая судьба Ольги Васильевны, не ведаю, — с горечью сказал Тирбах. — Какая трагическая доля, господи, они так долго искали друг друга, так любили, а прожили в официальном браке меньше двух месяцев. Каково это овдоветь во второй раз! Я никогда не забуду, как она помогала мне прятать тело своего мужа, омывать его и хоронить. Как она все это выдержала? Знаю, что сразу после похорон Ольга Васильевна уехала в Петроград, боясь прежде всего за жизнь дочери. Я бежал, и пути наши разошлись навсегда.
– А вот здесь могу вас порадовать, Петр Игнатьевич. Ольгу Васильевну мы разыскали под Одессой, она после долгих мытарств и не без помощи нашего брата устроилась заведующей в деревенской школе. Удалось переслать ей немного долларов. На эти деньги Ольгу Васильевну контрабандисты переправили в Турцию, а затем она уехала в Европу. Люся Романова нынче взрослая женщина, вышла замуж за состоятельного бельгийца, маменька соответственно при ней, в Брюсселе. Только пережитое наложило свой отпечаток, Ольга Васильевна сильно подорвала здоровье. Вот так.
– Бог мой, давайте же выпьем за нее.
– Давайте, это прекрасная женщина.
На следующий день офицеры паромом отправились в столицу независимой Финляндии.
1927 год. Апрель. Хельсинки
По прибытии в Хельсинки рано утром следующего дня офицеры прямиком с причала отправились в кафе, которое располагалось на углу улиц Алексантеринкату и Унионкату. В кафе их поджидал еще один человек.
– Доброе утро, господа, — поприветствовал он Окерлунда и Тирбаха. — Разрешите представиться, капитан первого ранга Сташевский Владимир Арсеньевич.
Тирбах представился в свою очередь.
– Наслышан, наслышан о вас, Петр Игнатьевич, а вот вы обо мне, скорее всего, не слыхали.
– Владимир Арсеньевич долгие годы был нашим военно-морским агентом в Швеции, — пояснил Окерлунд.
– Не хотите ли позавтракать? — участливо спросил Сташевский.
– Очень хорошо, мы не возражаем, — бодро сказал Окерлунд.
Они заказали кофе и горячие булочки.
– Итак, к делу, господа, — сказал Сташевский, после того как было покончено с легким завтраком. — Старший лейтенант Безкровный следит за субъектом и даст нам знать, как только тот выйдет из дома, где проживает под именем Питера Остермана. В бывшем доме купца Киселева, который мы сейчас наблюдаем из окна, господин Остерман работает заместителем управляющего финского подразделения консалтинговой фирмы «Фабиан-Клингслянд». Эта фирма существует давно, она была открыта еще до революции как междуна родная торговая копания. Теперь они научают молодую финскую буржуазию, как вести дела в Европе, имеют весьма широкую клиентуру и неплохую репутацию. Только все это ширма, да-с, прикрытие, ранее она была центром подрывной революционной деятельности и шпионажа под эгидой ведомства Вальтера Николаи, с тех пор почти ничего не изменилось, хозяева те же, а основная деятельность — шпионаж против России.
– Откуда вам это известно? — спросил с интересом Тирбах.
– Я плотно сотрудничаю с советской контрразведкой, — ответил Сташевский.
– Не понимаю, извольте объясниться, — внутренне напрягаясь, произнес Тирбах.
– Успокойтесь, Петр Игнатьевич, — стал увещевать его Окерлунд. — У Советов нет толковых агентов, вот они и обратились за консультационной помощью к Владимиру Арсеньевичу, а нам это на руку.
– Боюсь, что этого недостаточно, Рагнар Ансельмович, — спокойно сказал Сташевский. — Я объясню свою позицию. Я не стал коммунистом и большевиком и не присягал им, но я русский, я патриот, и когда России грозит опасность, не считаю возможным находиться в стороне. Да, у власти сейчас стоят не те люди, которых бы мы хотели видеть, но их выбрал русский народ, и мы должны уважать этот выбор, каким бы неправильным он нам ни казался. Нам скорее надо разобраться в себе и в том, почему в 1917 году все пришло к краху. И за кровь замученных офицеров отвечает не только озверевшее быдло, но и мы сами, допустившие эту крайность. Агония происходила на наших глазах, и все случилось не в одночасье. Так вот еще в 1918 году ко мне лично обратился адмирал Беренс, бывший в то время начальником Морского генерального штаба, и попросил, как он тогда выразился, «стать беспристрастным оценщиком военно-политического и международно-морского положения». Я счел невозможным отказать Беренсу, моему боевому товарищу. Так вот, чтобы вы знали, в данный момент определенные круги Германии и Швеции настойчиво подталкивают финнов к военному захвату Карелии. Господин Остерман занимается проведением этой политики непосредственно. В Петрограде год назад взяли немецкого шпиона, он в обмен на обещание сохранения жизни и поведал об этой конторе и господине Остермане. Потом оказалась, что за этим господином тянется давнишний след.
– Хочу добавить, — вступил в разговор Окерлунд, — что благодаря Владимиру Арсеньевичу удалось спасти не один десяток офицеров и членов их семей, и меня он буквально выдернул из лап ЧК. Владимир Арсеньевич ставит условия жестко, а большевикам деваться некуда. Вот такой симбиоз получается.
– Вас удовлетворили мои объяснения? — все таким же ровным тоном спросил Сташевский.
– Извините, Владимир Арсеньевич, — со вздохом сказал Тирбах, — вы правы, вы кругом правы.
– Очень хорошо, — по обыкновению ввернул Окерлунд.
В этот момент к ним подошел официант.
– Господин Сташевский, вас к телефону, — сказал он.
Вскоре Сташевский вернулся за столик.
– Ну вот, Петр Игнатьевич, теперь ваш черед, Остерман вышел из дома и направляется сюда. Это рядом, так что будет минут через семь, вы сможете увидеть его через окно, смотрите внимательно, пожалуйста.
Действительно, через вышеозначенный промежуток времени из-за угла вывернул высокого роста человек, одетый в элегантное пальто и, помахивая тростью, не торопясь, направился к конторе. Прямо у входа его окликнули, и он, с минуту энергично жестикулируя, что-то объяснял какому-то прохожему, скорее всего, заблудившемуся приезжему. Прохожий суетился, порываясь уйти, но, видимо, не в ту сторону.
Остерману пришлось несколько раз поворачиваться, чтобы показать правильное направление. Потом незадачливый приезжий долго благодарил Остермана. Наконец они разошлись.
– Молодец Безкровный, прямо театр одного актера, — похвалил Окерлунд. — Так что скажете, Петр Игнатьевич?
– Да, время прошло. Однако эту бледность ни с чем не спутаешь, и усики ровно те же, и рукава у пальто коротковаты, как тогда. Господа, это он.
– Очень хорошо, — сказал Окерлунд.
– И что вы теперь намерены делать? — спросил Тирбах.
– Карать, — хлестко ответил Окерлунд, глаза его светились холодным металлом.
– Я с вами, — эхом отозвался Тирбах.
Питер Остерман по обыкновению возвращался со службы довольно поздно. Он вошел в шикарное парадное и по мягкому ковру поднялся на второй этаж. Перед тем как открыть дверь, огляделся, в этом вроде бы не было никакой необходимости, но профессиональная привычка срабатывала безотказно. Он повернул ключ и тут почувствовал дыхание за спиной.
– Тихо входим, — услышал он приказание на немецком, и что-то твердое уткнулось ему в спину.
Его довольно сильно втолкнули в квартиру.
Кто-то включил свет, и Остерман увидел перед собой троих мужчин решительного вида. Тем не менее он с убийственным спокойствием скинул пальто и уселся в кресло.
– Очень хорошо, господин Отт, вот мы и встретились, — шипяще произнес Окерлунд. — Оружие где?
– Что вам угодно? — холодно спросил Отт.
– Оружие где?
– Я не держу здесь оружия, так что вам угодно?
– Нам угодно судить вас, — решительно сказал Сташевский.
– Кто вы такие, чтобы судить меня? Судебный триумвират? Кто же из вас мой адвокат, кто обвинитель?
– Мы офицеры флота Его Императорского Величества, и ваших адвокатов среди нас нет, — вступил Тирбах.
– Тогда это не суд, да и флота такого давно нет.
– Зато мы есть, считайте, что это военный трибунал.
– Но война закончилась.
– Только не для нас, — резко сказал Окерлунд.
– Помилуйте, прошло столько времени, это смешно.
– Ваши преступления не имеют срока давности.
– Если война не кончилась, то тогда я военнопленный.
– Не надейтесь. Хватит демагогии, — резко бросил Сташевский.
– Так в чем же меня, в конце концов,
